среда, 14 августа 2013 г.

Текстильные изделия из чулковского могильника: к вопросу о межплеменных контактах муромы



Автор: В. В. Гришаков, Н. А. Павлова



Чулковский могильник муромы расположен на левом берегу реки Тужи (правый приток р. Оки), неподалеку от д. Чулково и Звягино Вачского района Нижегородской области. Он был открыт в 1959 г. Е. А. Безуховой (Халиковой), впервые исследовался в 1974 г. экспедицией Мордовского государственного университета под руководством М. Ф. Жиганова (было изучено 9 погребений) (Авдеев и др., 1975. С. 132). Широкомасштабные раскопки могильника велись в 1985-1992 гг. под руководством В. В. Гришакова, всего было исследовано около 100 погребений (Гришаков, 1986).
В ходе исследований была собрана богатая коллекция археологических материалов, представляющая важнейшие сведения для истории материальной культуры муромы VIII-X вв. В число наиболее значимых предметов входят женские украшения, предметы вооружения, керамический комплекс. Коллекция тканей из Чулковского могильника также довольно обширна.
Ткани из погребальных памятников муромы подробно изучались лишь Л. В. Ефимовой (Ефимова, 1966. С. 127-134). Текстильный комплекс Чулковского могильника специальному исследованию подвергнут не был.
В настоящий момент нами были исследованы текстильные комплексы из 7 погребений (приложение 1). Практически все исследованные нами текстильные изделия – шерстяные (в одном случае происхождение волокон неясно, текстиль подвергся сильной минерализации; в другом случае – более вероятно растительное происхождение волокон нитей, из которых изготовлена ткань).
Можно выделить ткани, тканые изделия и плетения. Среди тканей подавляющее большинство составляет ткань саржевого переплетения 2/2 различной плотности и с различной толщиной нитей. Л. В. Ефимова считала данное переплетение характерным именно для финно-угорских племен. Однако в настоящее время можно утверждать, что подобные ткани использовались практически повсеместно (Jorgensen, 1992; Pritchard, 1984. P.70), однако финское население использовало их наиболее широко. В двух случаях были зафиксированы ткани ложного репсового переплетения, также крайне характерные для Поволжских финнов изучаемого периода. В одном случае фиксируется также довольно грубая ткань полотняного переплетения с нитями основы, скрученными вдвое. Большая плотность нитей по основе в большинстве исследованных тканей, общая неравномерность плотности нитей являются свидетельствами использования вертикального ткацкого стана. Кроме того, были зафиксированы фрагменты ткани саржевого переплетения 2/2, изготовленную из тонких нитей с равномерной круткой, с высокой плотностью (20-22 н/см) ткани. Их условно можно считать изготовленными на горизонтальном ткацком стане (импортными?), однако этот вопрос требует специального исследования.
Тканые изделия представлены лентами, изготовленными на дощечках. Кроме того, в одном случае нами был зафиксирован очень сильно минерализованный текстильный фрагмент. Он был изготовлен вязанием иглой или приспособлением, напоминающим крючок. Вопрос о времени появления крючков для вязания у поволжских финнов еще не решен, изделия, вязанные иглой, также до сих пор не были зафиксированы, однако в тот же хронологический период этот способ получения текстильных изделий зафиксирован на многих памятниках Северной Европы (Нахлик, 1963. С. 264-265; Hald, 1980. P. 285-310; Vajanto, 2003). К сожалению, выяснить однозначно, каким инструментом был произведен данный фрагмент, и восстановить способ переплетения в настоящее время не представляется возможным из-за его сохранности.
Текстильные комплексы из 3 погребений (№ 24, 29, 68) представляют интерес еще и потому, что их данные могут быть использованы для реконструкции костюма погребенных. Так, например, по материалам погребений 24, 29 восстанавливаются формы головных уборов, обор. Наиболее интересны, на наш взгляд, материалы погребения 68, исследованного в 1988 г. Это мужское погребение с любопытным комплексом вооружения, в число которого входит, в том числе, железный кинжал в деревянных ножнах – находка крайне редкая для муромских могильников, что иллюстрирует особенный статус погребенного. Связан с кинжалом и также указывает на высокий статус погребенного поясной набор неволинского типа. По Н. Б. Крыласовой, А. М. Белавину они «… представляют собой кожаный пояс шириной 2 - 2,5 см, длиной до 70 см, украшенный на концах пряжкой, наконечником и многочисленными накладками различных форм. К основному ремню прикреплялось от 12 до 16 кожаных привесок размерами 3,5 – 4х10 см. Одна, а чаще три привески, расположенные сзади, украшались тремя накладками-тройчатками, остальные - двумя рядами круглых, Ж-образных или прямоугольных накладок в верхней части и прямоугольными вытянутыми - в нижней. Пояс снабжен одной или двумя низками, состоящими из бронзовых пронизок и бус, завершающимися конической или планчатой подвеской. К поясу прикреплялся кинжал в ножнах...» (Белавин, Крыласова, 2001). Подобные пояса производились в Прикамье и были предметом крайне широкого импорта. Находки отдельных поясных бляшек Ж- и Х- образной формы, а также целых поясов известны на территории Финляндии и Скандинавии (Казанский, 2007). Как отмечают исследователи, на территории производства подобные поясные наборы были почти исключительно принадлежностью женских погребений (Белавин, Крыласова, 2001). Тем не менее, в Скандинавии данные поясные наборы становились принадлежностью мужских воинских и достаточно богатых погребений, «по меткому замечанию Д. А. Мачинского «меняли пол» (Белавин, Крыласова, 2001). Как видим, в муромских могильниках фиксируется та же ситуация: здесь пояс неволинского типа также входит в состав инвентаря мужского погребения. Во время археологического изучения погребения 68 было предположено, что поясной набор был нашит на ткань. В настоящее время повторное исследование материалов погребения позволяет уточнить предварительные выводы и сделать некоторые заключения о покрое костюма погребенного.
Всего нами было исследовано 10 фрагментов текстиля (приложение 2). Все они изготовлены из ткани одного типа, поэтому можно предполагать, что они являются частью одного изделия. Прежде всего, стоит отметить, что размер фрагментов не превышает 10х10 см, поэтому все приводимые здесь выводы крайне предположительны. Однако, при исследовании фрагментов были сделаны следующие наблюдения:
1. Исследованная ткань не является подкладкой пояса (не были зафиксированы нити шва и иные приспособления для крепления ткани к поясу – небольшие отверстия на ткани от шпеньков пояса не несут подобной функции; кроме того, фрагменты ткани зафиксированы не только непосредственно под кожаной основой пояса, ареал, в котором отмечена ткань, несколько шире. То, что они присутствуют лишь в области пояса, объясняется консервирующими свойствами бронзы (из которой были изготовлены бляшки);
2. Все исследованные фрагменты текстиля на самом деле представляют собой текстильные конгломераты, в которых отмечены следующие наслоения: луб, кожа, ткань саржевого переплетения в 2 слоя (возможно, проложенные мехом), мех; кожа, ткань саржевого переплетения, мех; кожа, ткань саржевого переплетения в 2 слоя, мех;
3. На одном фрагменте была зафиксирована кромка без каких-либо следов сшивных ниток;
4. На одном из текстильных конгломератов с наслоениями: луб, кожа, ткань саржевого переплетения в 2 слоя, мех на куске меха зафиксирован очень маленький фрагмент ткани полотняного переплетения, отличающийся по цвету от всех остальных фрагментов ткани;
5. На одном из фрагментов ткани на расстоянии 2 см друг от друга отмечены 2 круглых отверстия.
Все указанные наблюдения указывают на близость костюма погребенного мужскому костюму, зафиксированному нами во время работы с коллекциями Пановского могильника, хранящимися в Моршанском музее. В мужском погребении 116 нами была зафиксирована отрезная по линии талии одежда, предположительно являющаяся кафтаном аланского типа, но с правосторонним запахом (Павлова, 2012). Одежда из данного погребения была сшита из аналогичной по основным характеристикам (происхождение волокон, переплетение, порядок и направление крутки нити, толщина нитей, плотность ткани по основе и утку) ткани. Ее также опоясывал кожаный пояс с наборными бляшками, а на нижней части ткани фиксировались фрагменты меха. Кроме того, в погребении был отмечен фрагмент холщовой ткани с вышивкой, являющийся, вероятно, частью нижнего слоя одежды. На наилучшим образом сохранившемся фрагменте в центральной части на расстоянии 2,5 см были зафиксированы 2 отверстия. Все указанные характеристики позволяют предположить, что на мужчине из погребения 68 Чулковского могильника был сходный костюм. В данный момент никакие данные не указывают на то, что верхняя одежда была отрезной по линии талии, однако у нас имеются косвенные подтверждения тому, что она была распашной: на одном из фрагментов зафиксирована кромка – то есть край, который не будет осыпаться, при этом швов на нем отмечено не было. Этот край, судя по расположению поясных бляшек, шел по продольной линии – перпендикулярно поясу. Такое возможно лишь в случае, если одежда была распашной. Судя по месту меха в текстильных конгломератах, верхний слой одежды подбивался мехом. Маленький фрагмент холщовой ткани указывает на возможное наличие нижнего слоя одежды из ткани полотняного переплетения из нитей растительных волокон.
Таким образом, мужской костюм из погребения 68 Чулковкого могильника можно реконструировать следующим образом. Погребенный был одет в распашную одежду, подбитую мехом и опоясанную ременным набором неволинского типа, к которому крепился кинжал в деревянных ножнах. На шее его была надета серебряная гривна глазовского типа. Ворот одежды застегивался серебряной сюльгамой с крылатой иглой. Кроме того, ворот был вышит оловянной проволокой (в настоящее время исследователи именно так трактуют «оловянный бисер» (Никитина, Ефремова, 2011. С. 16). Под распашной верхней одеждой находился еще один – нижний – слой из холщовой ткани, никакие особенности кроя которого восстановить не удается. На правую руку были надеты бронзовые браслет и спиральный перстень. На ногах погребенного была обувь, украшенная бронзовыми спиральными пронизками.
Исследования могильников муромы с наилучшей сохранностью текстиля относятся к дореволюционному и довоенному этапам раскопок, выводы, полученные в ходе этих исследований, бывают спорными, однако они подтверждают, что сделанная нами реконструкция костюма в целом характерна для муромских племен. Так, В. А. Городцов сообщает, что в нескольких мужских погребениях отмечались остатки меховой одежды (Городцов, 1914. С.85, 89). По Ф. Я. Селезневу, «…Полушубок, кафтан, равно как тулуп и «чепан» дошли до нас почти в неизмененном виде от старины и могут быть отнесены целиком к последней. Также не изменилась и ткань сукна из овечьей шерсти «в елку», как ткется толстый холст на онучи. В Максимовском детском погребении сукно оказалось более тонким, а холст в качестве нижней одежды и в других случаях попадается довольно часто. На головном уборе женского погребения у Перемиловской пустыни оказались даже ленты….» (Селезнев, 1925. С. 25)
Следует отметить, что для исследуемого хронологического периода кафтан является довольно распространенным типом мужской верхней одежды на крайне широкой территории: от ареала салтово-маяцкой культуры до Скандинавии (Михайлов, 2005. С.56-65). Древнерусские кафтаны некоторое время назад стали предметом крайне пристального изучения, что позволило выделить эту форму одежды даже в тех находках, которые изначально трактовались иначе (Михайлов, 2011. С. 166-177). Поэтому кажется весьма логичным использование данного типа одежды и на территории расселения муромы. Разумеется, утверждать однозначно, почему мурома начинает использовать данный тип верхней одежды, невозможно (имеющиеся данные крайне недостаточны для подобного рода выводов), однако наиболее вероятным кажется вариант двойного заимствования: племена среднецнинской мордвы, постоянно находившиеся в контакте с племенами салтово-маяцкой культуры, перенимают данный тип верхней одежды у аланских племен, а мурома, в свою очередь, заимствует его у мордвы.
Таким образом, материалы погребения 68 Чулковского могильника прекрасно иллюстрируют широчайшие контакты муромы с представителями иных племен (мордвой, прикамскими племенами, салтово-маяцкой культурой), а также демонстрируют способность данного племени легко усваивать иноплеменные элементы материальной культуры и модифицировать их в связи с собственными нуждами.


СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ


Авдеев А. М., Богачев А. Ф., Жиганов М. Ф., Зеленеев Ю. А. Раскопки в Горьковской области // АО, 1974. – М., 1975.
Белавин А. М., Крыласова Н. Б. Неволинские пояса в системе международных связей // Материалы 5 чтений памяти Анны Мачинской. Старая Ладога – СПб, 2001.
Городцов В. А. Археологические исследования в окрестностях г. Мурома в 1910 году // Труды Императорского московского археологического общества. – М., 1914.
Гришаков В. В. Отчет о работе Чулковской археологической экспедиции в Горьковской области и Мордовской АССР в 1985-1992 гг. – Архив ИА РАН.
Ефимова Л. В. Ткани из финно-угорских могильников I тыс. н. э. // КСИА. – 1966. – № 107.
Казанский М. М. Курганы Старой Упсалы и Восточный путь // Новгород и Новгородская земля. История и археология. – Новгород, 2007. – Вып. 21.
Михайлов К. А. Древнерусские кафтаны «восточного типа (мода, происхождение, хронология) // Вестник молодых ученых. –2005. –№ 1.
Михайлов К. А. Находка раннесредневековой одежды «восточного» типа из Старой Ладоги // Новгород и Новгородская земля. История и археология. – Новгород, 2011. – Вып. 25.
Нахлик А. Ткани Новгорода. Опыт технологического анализа // МИА. – 1963. – № 123.
Никитина Т. Б., Ефремова Д. Ю. Особенности погребений с орудиями литья на марийских могильниках IX-XII вв. // Финноугроведение. – Йошкар-Ола, 2011. – Вып. 2.
Павлова Н. А. Мордовский мужской костюм по материалам погребения 116 Пановского могильника VIII-XI вв. // Stratum Plus. 2012. – № 6. (в печати).
Селезнев Ф. Я. Археологические исследования в окрестности Мурома. Культура финнов средней Оки // Труды Владимир. гос. обл. музея.– Владимир, 1925. – Вып.
II.
Hald M. Ancient Danish Textiles from Bogs and Burials. – National Museum of Denmark, 1980.
Vajanto K. Euran emännän neulakintaat. Tutkielma luistarin haudan 56 neulakinnasfragmenteista. – Pro gradu–tutkielma. Helsinki, 2003.
Jorgensen L. B. North European textiles until AD 1000. – Aarhus University Press, 1992.
Pritchard Frances A. Late Saxon textiles from the city of London // Medieval Archaeology, 1984. – № 28.



среда, 7 августа 2013 г.

Этимология некоторых рек Владимирской области

Владимирский край – один из древнейших регионов современной России. Именно на территории Владимиро – Суздальского княжества в 1147 году Юрий Долгорукий основал будущую столицу нашего государства город Москву. Здесь находятся и другие древнерусские города: Александров, Муром, Суздаль.

Естественно, что на территории остались названия, которые принадлежали исконным обитателям этих мест. В первую очередь, это гидронимы (названия водных объектов) и топонимы (названия населенных пунктов).

Цель доклада – провести этимологический анализ наименований наиболее известных рек современной Владимирской области и на их основе попытаться определить язык, на котором говорили автохтоны.

Мы допускаем, что какие – то факты и этимологические находки уже давно введены в научный оборот, но автор оставляет за собой право на собственный взгляд на поставленную проблему.
Наиболее древними считаются гидронимы, т.к. реки для древнейших людей - это не только важнейшие пути сообщения, но и зачастую место обитания и источник пропитания.
В своѐм докладе мы использовали работу Г.П.Смолицкой «Гидронимия бассейна Оки: Список рек и озѐр» [2].

р.Нерль, полная древняя форма Нерлей. Вероятно, из мордовского (эрзя) языка. Нерь «клюв (птицы)»; «рыло, морда (животных)»; «остриѐ»; лей «река, овраг» [3: 410,335], т.е. «река имеющая форму клюва или морды» И.К. Инжеватов пишет: «В основе названия общемордовские слова нерь лей «мыс у речки»: Нерь употребляется также в значении географического термина «исток» (речки Нерлей – правого притока Суры» [1: 149]. Причѐм, Большая Нерль, имея до озера Сомино название Векс, впадает в Волгу, а Малая Нерль близ Боголюбова впадает в р.Клязьму. Векс либо из эрзянского вейкс «один», либо вейс «вместе» [3: 118 -119].

р.Судогда, приток р.Клязьмы. Из эрзянского судо «нос», «рыло» и компонента –гда, характерного для северо – восточных регионов европейской России (ср. Вологда, Вычегда), т.е. «нос – река» И.К. Инжеватов утверждает: «Судосево – эрзянское село в Большеберезнеков-ском районе Мордовии. Название – антропоним: его возникновение связано с мордовским дохристианским именем Судось» [1: 212].

р.Теза, приток р.Клязьмы. Возможно, из эрзянского тезəнь «сюда», «здесь» [3: 652].

р.Лух, приток р.Клязьмы. И.К. Инжеватов объясняет так: «Луховка – рабочий посѐлок около Саранска на реке Луха. Происхождение гидронима, возможно, связано с финно-угорским словом лух «заливной луг» [1:127]. В современном эрзянском языке сохранилось слово лушмо «лощина, ложбина» [3:353].

р.Пекша, приток р. Клязьмы. Вероятно, из эрзянского пекше «липа» [3: 467].

р.Ушна, приток р.Оки. Предположительно, из эрзянского ушо «улица» (пространство, место вне жилых помещений, под открытым небом) [3: 703]. Действительно, Ушна петляет по широкой окской пойме, т.е. «вольная, свободная», в отличие от других рек, протекающих среди лесов. Пришедшие сюда славяне могли добавить компонент – на (Двина, Шексна и т.п.).

р. Колокша впадает в р.Клязьму выше г.Владимира. В эрзянском языке есть слова колакс «стихийное бедствие» и колакшно «расстраивать что – либо» [3: 277]. Можно предположить, что эта река весьма своенравна, особенно во время весеннего половодья, когда приносит много бед местным жителям.

р. Ирмесь, приток Малой Нерли. Сравните эрзянское ирнəзь «ворча, ворчливо» [3: 216], т.е. «неспокойная, бурливая река».

р. Нармочь, приток Клязьмы. Предположительно, из двух эрзянских слов нар «трава», «луг» [3: 400] и мацей «гусь» [3: 368].

р.Унжа, приток Клязьмы. Из эрзянского унжа «жук» [3: 694].

р.Важеле, приток Оки. Видимо, полное название было Важелей. И.К. Инжеватов объясняет так: «Важня (Вежня, Важда) – эрзянский посѐлок в Ардатовском районе Мордовии. Назван по речке Важнялей, на берегу которой расположен населѐнный пункт. Словами вежня и веженцы называются многие речки Мордовии: Веженцлей (Чеберчинка), Вежнуя, Вежаморда и др. Если Инелей употребляется в значении «большая река», то Веженцлей означает «малая река, речка» [1: 43].

р.Виша в Муромском районе. Надо полагать, от эрзянского виш «полба (злак, особый вид пшеницы)» или вишка «ветреница лютичная (травянистое лесное растение семейства лютиковых, с желтыми цветками, цветущее весной, один из видов анемонов» [3:138]. В Зубово - Полянском районе Мордовии есть «Выша – река и посѐлок» [1: 54].

Таким образом, на основе проведѐнного лингвистического анализа некоторых гидронимов (рек) Владимирского края можно сделать следующие выводы: во – первых, гидронимия исследуемой территории имеет финно-угорское происхождение, что подтверждают приведѐнные выше факты, которые также совпадают с выводами историков;
во – вторых, эти названия (или их близкие варианты) до сих пор сохранились на территории современной Мордовии, в районах компактного проживания эрзян;
в – третьих, эти факты дают возможность предполагать, что местные финно - угры были носителями эрзянского языка.

Литература:
1.Инжеватов И.К. Топонимический словарь Мордовской АССР: Названия населен. пунктов /под. ред. В.А. Никонова и Д.В. Цыганкина. – 2-е изд., испр. и доп. – Саранск: Мордов. кн.изд-во, 1987.- 264с.
2.Смолицкая Г.П. Гидронимия бассейна Оки: Список рек и озѐр.-М.:Наука, 1976.- 404с.
3. Эрзянско-русский словарь: Ок. 27000 слов/НИИ языка, литературы, истории и экономики при Правительстве Мордовской ССР; под. ред. Серебренникова Б.А., Бузаковой Р.Н., Мосина М.В.-М.: Рус.яз., Дигора, 1993.-803с.
References:
1 . Inzhevatov I.K. Toponymic dictionary of the Mordovian ASSR: Names it is occupied. points / under. edition of V.A.Nikonova and D. V. Tsygankina. – 2nd prod. испр. and additional – Saransk: Mordov. book publishing house, 1987. - 264с.
2 . Smolitsky G. P. Gidronimiya of the basin of Oka: List of the rivers and lakes. - M.:Наука, 1976. - 404с.
3 . Erzya-Russian dictionary: Apprx. 27000 words/scientific research institutes of language, literature, history and economy at the Government Mordovian the Soviet Socialist Republic; under. edition of Serebrennikov B. A. Buzakova R. N., Mosin M.B.-M.: Russian language, Digora, 1993. - 803с.

The Murom institute (branch) of FGBOU VPO "The Vladimir state university of A.G. and N.G.Stoletovs, Murom, Vladimir region, Oryol, 23,602264

понедельник, 5 августа 2013 г.

М. М. Сывороткин (Муром). Муромский язык

Общепринятым в научном мире считается ­утверждение, что финно-угорские племена (ме’ря, му’рома, меще’ра и др.), жившие на европейской части России до прихода сюда славян, говорили каждый на своем языке. Как правило, лингвисты ссылаются на Лаврентьевскую летопись и приводят цитату одного из древнейших наших источников «Повести временных лет» (XI в.), которая вполне определенно говорит, кто в далекую старину заселял Верхнее и Нижнее Поволжье: «На Белоозере сидят Весь, а на Ростовьском озере Меря, на Клещине озере Меря же; по Оце реце, где потече в Волгу, Мурома язык свой и Черемиси язык свой, Мордва свой язык»[1].
Во-первых, в этом источнике почему-то не упоминается не менее известное племя мещера, занимавшее огромные пространства на территории современной Рязанской, Владимирской и Нижегородской областей.
Во-вторых, например, мордва говорит на двух языках (мокша и эрзя), а все попытки современных финноугроведов «объединить» их в единый мордовский язык не увенчались успехом, т. к. по сути это два близкородственных, но самостоятельных языка. Кроме того, до настоящего времени сохранился и диалект шокшанского языка (с. Шокша в Теньгушевском районе Мордовии и в соседних населенных пунктах), который в своей основе является эрзянским. В-третьих, вполне возможно, что автор летописи, говоря «о своих языках», имел в виду тот факт, что языки эти не славянские, а «чужие», «иные», непонятные для славян.
Целью данной статьи является попытка на основе исторических, лингвистических, топонимических и иных фактов определить, на каком языке предположительно говорила мурома. Не вызывает сомнения, что это было финно-угорское племя. Об этом говорят следующие факты.
Н. П. Третьяков пишет: «В третьей четверти 1 тыс. н. э. славянское население, расселившееся в Верхнем Поднепровье и смешавшееся с местными восточнобалтийскими группировками, при своем дальнейшем продвижении на север и восток достигло границ областей, издревле принадлежавших финно-угорским племенам. Это были эсты, водь и ижора в Юго-Восточной Прибалтике, весь на Белом озере и притоках Волги – Шексне и Мологе, меря в восточной части Волго-Окского междуречья, мордва и мурома на Средней и Нижней Оке»[2]. И далее он продолжает: «Среди поволжских финно-угров наиболее многочисленными и достигшими сравнительно высокого уровня развития были мордовские и муромские племена, жившие в долине Оки, в среднем и нижнем ее течении. Широкая многокилометровая пойма Оки являлась прекрасным пастбищем для табунов лошадей и стад другого скота. Если взглянуть на карту финно-угорских могильников второй, третьей и последней четверти 1 тыс. н. э., то нетрудно заметить, что в среднем и нижнем течении Оки они тянутся сплошной цепочкой вдоль участков с широкой поймой, тогда как севернее – в области Волго-Окского междуречья и южнее, по правым притоком Оки – Цне и Мокше, а также по Суре и Средней Волге древние могильники поволжских финно-угров представлены в значительно меньшем количестве и располагаются отдельными гнездами»[3].
«По топографии расположенных в Муромском районе древних могильников, приписываемых археологами муроме, – пишет Л. М. Каптерёв, – можно заключить, что это племя занимало небольшую сравнительно территорию по левому берегу Оки. Само название мурома, с окончанием «ма» („река”, „вода” на языке местных народов), показывает на расселение племени по берегам рек – единственных во времена седой древности путей сообщения»[4].
Вот какие сведения о расселении древней муромы приводит Н. Д. Русинов: «Для исчезнувшей муромы, народа, несомненно, угрофинского[5] в Нижегородском Поволжье остается относительно небольшое место в низовьях рек Оки и Тёши и в бассейне р. Серёжи западнее верхней части бассейна р. Кудьмы. И это соображение согласуется со следующими факторами: а) только что указанная территория непосредственно примыкает к той, которая, по археологическим и древнеписьменным свидетельствам, была в прошлом основным местом обитания муромы (этноним мурома своей начальной частью мур родственен этнониму угрофинского народа удмурт и через стадию мурт – или мурд – восходит с древнеиранскому мард – человек)[6] и находилась в восточной части междуречья Оки и Клязьмы, то есть на востоке современной Владимирской области[7]; б) именно на этом пространстве не оказалось географических названий на –лей (ляй) и –гущи, –куши мордовского происхождения; в) именно здесь не сов­падают друг с другом, а расходятся в стороны Посережья (бассейна р. Серёжа) зоны употребления географических названий, содержащих мещер– и мордов– // мордв»[8].
Таким образом, территорией расселения муромы следует признать лево- и правобережную часть бассейна р. Оки в ее среднем и нижнем течении с рядом впадающих притоков (Ушна, Тёша, Велетьма и др.) в пределах Владимирской и Нижегородской областей.
Естественно, что сохранившиеся на этой территории гидронимы и топонимы можно считать весомыми аргументами в пользу предположения о том, что чисто муромского языка не существовало, а мурома как финно-угорское племя говорило на эрзянском языке ими весьма близком диалекте мордовского (эрзя) языка.
Эти предположения можно подтвердить такими данными. Первое. Многие гидронимы на указанной территории довольно легко объясняются фактами современного эрзянского языка, например: Не’рль – река во Владимирской области, приток р. Клязьмы, происходит от двух слов: ср. эрз нер(ь) «клюв (птицы)», «рыло, морда (у животных)», «остриё» и –лей «река»[9], т. е. «река с изгибом» в форме клюва или морды животного. Если взглянуть на географическую карту, то это соответствует действительности. Аналогичную основу можно найти в названии деревни Нершево Вачского района Нижегородской области. Ср. Нерлей – село в Большеберезниковском районе Мордовии. И. К. Инжеватов объясняет так: «В основе названия общемордовские слова Нерь лей „мыс у речки”. Нерь употребляется также в значении географического термина „исток” (речки Нерлей – правого притока Суры)»[10]. В живом эрзянском языке название сохранилось в первозданном виде, а в русском языке конечное –лей в безударном положении редуцировалось.
Веле’тьма – правый приток Оки (напротив г. Мурома). Ср. эрз. веле «рой (пчел)», –ть – показатель множественного числа, –ма «вода, река», т. е. «пчелиные рои у воды (реки)»[11]. Общеизвестно, что бортничество – один из самых распространенных промыслов у мордвы. Ку’дьма – правый приток Оки (недалеко от Нижнего Новгорода). Ср. эрз. кудо «дом»[12] и –ма «вода», т. е. «дома у воды». Пе’кша– правый приток р. Серёжи (в низовьях). Ср. эрз. пекше «липа»[13]. До сих пор в этих местах растут липовые деревья. Ушна’ – левый приток р. Оки (ниже г. Мурома). Возможно, в основе лежит эрзянское ушо «улица, пространство, место вне жилых помещений, под открытым небом»[14] с добавлением компонента –на (ср. Двина, Шексна и т. п.). Дело в том, что Ушна петляет по луговой левобережной пойме Оки (в отличие от других «лесных» рек и речушек). Вероятно, что и многие другие гидронимы на указанной территории имеют финно-угорское (эрзянское) происхождение.
Второе. Названия населенных пунктов, например: г. Меленки (Владимирская область), г. Кулебаки (Нижегородская область) в основе имеют древнее прозвище, характерное для финноугров (и славян), и –ки из эрзянского «дорога, путь»[15]. Это типичные названия для многих эрзянских поселений. Ср. р. п. Шатки (Нижегородская область), Пу’рдошки (Темниковский район Мордовии), Ича’лки – эрзянское село и райцентр в Мордовии, Лобаски – эрзянское село в Ичалковском районе Мордовии и т. п. Ва’лтово – деревня в Навашинском районе и Ва’лтырево – деревня в Вачском районе Нижегородской области. Ср. эрз. валтомс «спус­тить, опустить»[16]. Действительно, дер. Валтово (русск. суф. –ово) находится на пологом спуске к р. Серёже, а Валтырево – на крутом спуске. Ва’строма – деревня в Вачском районе. Ср. эрз. вастома «встреча»[17]. Ла’кша – деревня в Богородском районе Нижегородской области. Ср. эрз. локшо «кнут»[18]. Салавирь – деревня в Навашинском районе Нижегородской области. Ср. эрз. салава «тихо» и вирь «лес»[19]. Чудиново – деревня в Павловском и Чудь – деревня в Кулебакском районе с корнем чуд–, который по-древнерусски обозначал угрофиннов вообще.
Опираясь на приведенные выше факты археологии, истории, географии, лингвистики можно предполагать, что финно-угорская народность мурома («водяные люди» или «люди, живущие у воды») говорила на мордовском-эрзя языке или его близком диалекте. Причинами обособления от мордвы можно считать географическое положение по берегам рек, т. к. мордва (мокша и эрзя) предпочитала селиться в лесных дебрях и жить в гармонии с дикой природой, обожествляя ее (как и всякие язычники). Кроме того, род занятий муромы несколько отличался от других племен (рыболовство, скотоводство, и, естественно, торговля с соседями по рекам). Отсюда возможны некоторые лексико-фонетические особенности, характерные только для муромы.
Причиной исчезновения муромы можно считать относительно раннюю ее ассимиляцию славянскими переселенцами (Спасо-Преображенский монастырь в Муроме начал строиться в конце XI века, а церковь Покрова на Нерли – в XII веке). Значительная часть племени, надо полагать, двинулась на юг, за Оку, на земли арзамасской мордвы-эрзи (Арзама’с из эрзя и мас «центр», «земля», «территория», т. е. «эрзянский центр, край», как и Ряза’нь из эрзянь в русских говорах. А местные русские жители до сих пор называют «Разама’с»).
Следует добавить к сказанному, что Нава’шино (в десяти километрах от г. Мурома на правом берегу Оки) даже в середине XX века носило название Мордо’вщики.
1 ПСРЛ. – Т. 1. – М., 1926. – С. 10-11.
2 Третьяков Н. П. У истоков древнерусской народности. – Л., 1970. – С. 111-113.
3 Там же. – С. 113.
4 Каптерёв Л. М. Нижегородское Поволжье в 10-16 вв. – Горький, 1939. – С. 9-10.
5 Гордеев Ф. И. К вопросу о происхождении этнонома мари // Вопросы марийского языкознания. – Йошкар-Ола. – 1964. – С. 64-65; Кирьянов И. А. Архангельский собор // Горьковский рабочий. – 1985. – № 111. – С. 5.
6 Гордеев Ф. И. Указ. соч. – С. 65; Лыткин В. И. Этимология некоторых марийских слов // Вопросы марийского языкознания. – Йошкар-Ола, 1964. – № 1. – С. 61.
7 Смирнов А. П. Очерки древней и средневековой истории народов Среднего Поволжья и Прикамья // Материалы и исследования по археологии АН СССР. – 1952. – № 28. – С. 28.
8 Русинов Н. Д. Этническое прошлое Нижегородского Поволжья в свете лингвистики. – Н. Новгород, 1994. – С. 41-43.
9 Эрзянско-русский словарь. – М., 1993. – С. 335, 410.
10 Инжеватов И. К. Топонимический словарь Мордовской АССР: Названия населенных пунктов. – Саранск, 1987. – С. 149.
11 Эрзянско-русский словарь. – С. 120.
12 Там же. – С. 308.
13 Там же. – С. 467.
14 Там же. – С. 703.
15 Там же. – С. 258.
16 Там же. – С. 104.
17 Там же. – С. 112.
18 Там же. – С. 349.
19 Там же. – С. 564, 136.